В тексте явно наличествует следующее – отсутствует так называемая социологическая рефлексия, то есть не проделывается путь к ответу на вопрос: как возможно, что целые поколения, даже эпохи действуют, мыслят в замкнутом пространстве определенных теоретических конструкций; и, несмотря на научные знания, не в состоянии выйти за пределы существующего.
Именно здесь усматривается то, что при демонстрации многообразия уже разработанных теоретических парадигм, сама социальная мысль понятийно и организационно застыла. Ибо явно демонстрируется именно определенная картина того социума, которая весьма формализовано называется картиной современного общества, хотя по всем характеристикам данного текста, таковой не является.
Можно усматривать ошибочность основания данного текста, которое заключается в том, что в современном общественно-политическом дискурсе присутствует и большую роль играет наследие основоположников теорий цивилизаций.
В самом тексте не проявляется целостное понимание современности. По сути, не сделана даже попытка понять и определить, что есть современность как таковая. Под современностью принимается некое настоящее, происходящее в рамках представлений людей, которые живут в настоящем времени. При этом допускается, что: 1) эти люди могут быть носителями таких форм мышления, которые в настоящее время уже не работают; 2) эти люди могут быть носителями таких форм мыследеятельности, которые являются в настоящее время уже устаревшими.
Автором производится ряд процедур, по своей сути воспроизводящих такую форму анализа содержательной части теорий, которая, в принципе, есть выхолащивающая формализация смыслов, когда берётся некое искусственно сконструированное положение и из него выводится умозаключение, без эмпирического подтверждения, без соотнесения с настоящим и без проведения через горнила методологии фальсификации. При этом осуществляется шаг в сторону актуализации некоего историографического подхода, когда некие теории описываются и подаются как нечто присутствующее в настоящее время, и данные теории заявляются как работающие в настоящее время без прямого подтверждения того, как это происходит. В этом смысле, к примеру, не даются ответы на вопросы: Зачем в настоящее время нужно наследие основоположников теорий цивилизаций? Как это наследие может работать над заявленным автором самоопределением современной России в рамках своей некой цивилизационной специфики?
Одно из основных допущений автора заключается в том, что якобы в настоящее время востребованы те наработки теорий цивилизаций, которые существуют в истории социального знания. Делается допущение, что с помощью цивилизации как таковой можно объяснить самобытность России и особость российской демократии. Делается допущение, что в рамках теории цивилизации проработаны вопросы соотношения традиций и новаций, самобытности и заимствований в развитии сложных обществ. При этом не ставятся вопросы и не даются на них ответы о том, что является ли Россия той цивилизацией, которую описывал, к примеру, Николай Данилевский (по его версии есть славянский культурно-исторический тип); сохраняет ли данная цивилизация (в случае, если она присутствует) в настоящее время то содержание традиционности, новационности и самобытности, что было ранее. Не даётся ответ на вопрос: что есть современная Россия как сложное общество? Однако же предлагается ряд пояснений, что есть цивилизационный проект для России.
Если опираться на логику автора и исходить из основных теоретических посылок П. Сорокина, российская цивилизация эпохи конца 19 - начала 20 веков переживала процесс переструктуризации и трансформации. Что произошло в середине 20 века, неизвестно и пока не изучено. Но зафиксировано, что произошел её распад. В настоящее время можно свидетельствовать лишь встраивание неких культурно-символических форм как неких описываемых останков цивилизационной российской системы в суперсистему глобализующегося мира.
Совершенно неясно, почему предлагается вариант рассмотрения именно как верный путь выхода из сложившейся кризисной ситуации, как вхождение в европейские структуры, точнее речь идёт о перестройке сферы власти и политики на основе известных принципов правового демократического государства. При этом здесь совершенно не принимается во внимание, что сама идея политики в этом смысле создавалась в других реалиях, что сами принципы правового демократического государства оформлялись для определенных государств, в определенных исторических условиях, с определенными требованиями и в рамках определенной культурной системы.
Весьма интересно, что автор, находясь в рамках необходимости определения современного состояния политической жизни, а также места России в глобализующемся мире, применяет понятия, суть которых раскрывает из уже отжившего содержания. А именно соотношения России, как части Европы. Причем включение России в Европу, с точки зрения автора, формально нелогично, ибо определяется наличием такого признака, который он определяет как так называемые «европейские болезни».
Отсюда возникает контртезис, что тогда и Европа или, по крайней мере, некоторые страны Европы, являются частью России (что, безусловно, нелогично) постольку, поскольку они болеют чисто «российскими болезнями», например, русским нигилизмом; или в европейских странах присутствует в настоящее время стремление к тому, чтобы жить, определяя место жизнедеятельности через географию пространства (большие дали); или восприятие жизни через воление к произволу, имеется в виду «русская вольница».
Совершенно непонятно, почему преимущественным образцом для России выступает «Европа». Причем Европа, если исходить из точки видения автора, представляется как гуру, который может показать, посоветовать, ответить на многие вопросы. Такая позиция, кстати, сходни позиции недоросля по вопросу к матери: «Почему, мама, у нас две руки, а не четыре (шесть, восемь и т.д.), как у букашек?».
Анализ содержания текста позволяет говорить о том, что автор цивилизационным проектом для России усматривает проект, который реализовывался на протяжении последних полутора столетий под названием «единая Европа». Причем автор данный проект рассматривает как единственно возможный, правильный и полезный для России, реально не предоставляя доводы в пользу значимости, естественности и взысканности Россией данного проекта.
Автор не представляет понимания того, что есть Россия. Но использует те схемы деятельности, которые предлагаются в рамках цивилизационного проекта под названием «Европа» для включения России в вышеобозначенный проект. Почему именно такой ход делается, автор не объясняет.
В ответ на естественный для разумных людей вопрос - зачем это нужно России? – предоставляются утверждения, исходя из чувственного обоснования: мол, у Европы есть иммунитет к лечению неких «болезней» и в этом Европа может помочь. Также делается внеисторическое допущение того, что Россия является органичной частью общехристианского мира. При этом не принимается во внимание и не рассматривается процесс изменения основ проекта общехристианского мира, который к настоящему времени стал сегментирован и локализован благодаря тем последствиям, которые возникли после опыта экспериментирования над человеческим материалом коммунистическими государствами и нацистскими/фашистскими государствами.
Далее хотелось бы подвергнуть сомнению ту позицию, которую занимает автор по отношению к проекту.
Для проектного подхода характерно формирование разделения ориентации на прошлое и будущее с точки зрения сознания. И в этом смысле у группы проектирования следует различать и формировать ретроспективную и проспективную рефлексию. По сути проспективная рефлексия – это определенная возможность на основе какого-то описания картинки происходящего в прошлом сделать перемещение в будущее. Проект – это ничто иное, как оформленная проспективная рефлексия. Она связана со схематизмом перехода из прошлой ситуации в будущую.
Автор, когда рассматривает цивилизационный проект для России как проект под условным названием «Европа», не осуществляет проспективную рефлексию, не прописывает схематизм перехода, не фиксирует прошлую, настоящую и будущую ситуации, а также образ будущего. То есть автор не задаёт схему, не обсуждает форму встречи нас, как россиян или России, со своим будущим.
Было бы полезным выявить и совершить проспективную рефлексию. Сделав это, по сути, организуешь собственное будущее. Если же будущее не простраивается, то, следовательно, человек живёт в чужих будущих, в простраиваемых, организуемых другими людьми образах будущего.
Кроме того, следует проектирование подбирать прогнозными тенденциями. Вообще сама технология проектирования подразумевает, что проект для того и создаётся, чтобы проотрицать имеющиеся тенденции. Предметом проектирования является организационная конструкция из людей, которую нужно создать.
Читателям рассматриваемого здесь текста уже предлагаются рамки и образ той конструкции, которая была создана другими и для самих себя.
Сказанное выше очень важно понимать постольку, поскольку мы в настоящее время живем в таких условиях, когда у нас пока нет оформившейся доктрины России, на государственном уровне нет даже четкого понимания её интересов. Но важно в настоящее время выстроить долгосрочную перспективу, с помощью которой мы можем работать над будущим. То есть мы должны выработать конкретные проекты на конкретно определенное будущее, для того чтобы они работали.
Важно понимать, что сам по себе проектный подход – это такого типа форма работы, при которой замысел не совпадает с реализацией. По сути, проекты устроены таким образом, когда то, что замысливается людьми, никогда точно и конкретно не совпадает с тем, как происходит реализация. Создавая проект и опуская его в некоторую ситуацию, мы получаем набор каких-то новых характеристик, которые мы не могли предусмотреть, создавая этот проект. В том же случае, если замысел абсолютно совпадает с реализацией, то это не проект, проектировать его не надо. И в этом смысле рассмотрение России как части Европы бессмысленно.
Кроме того, важно понимать следующее. Когда центров создания возможных проектов несколько – европейский, американский, китайский, иные – возникает ситуация, где начинают сходиться несколько разных перспектив, которые спроецированы на единую ситуацию. И этом случае меняется проект из-за того, что нужно перейти из ситуации проектного подхода к проблеме сценариев. В этом случае единицей работы является не какое-то мыслительное представление - скажем, как может быть устроена некая общность из людей под названием «Россия» по отношению к Европе - а совершенно другое – анализ того, что происходит в данный момент в том взаимодействии, которое является ситуацией. И в этом случае люди попадают в ситуацию, и основной единицей работы является ситуация. Отсюда возникает уже проблематика ситуационного анализа: не просто анализа ситуации, а тем, где собирающей конструкцией может быть сценарий. При этом требуется уже осуществлять сценарную проработку, связанную с вопросом о том, как связать людей с их разными интересами, в том числе с их разными потенциально возможными проектами. В этом поле понимания проект под условным названием «Россия» невозможен. Потому что обычно продумывание его упирается на уровень достаточно диверсифицированных интересов, где необходимо учитывать множественность сценариев, уже выложенных и спрятанных, проводимых подпольно и тайно. Однако же сценарная форма и сценарные решения разных ситуаций здесь возможны. Весь вопрос: как это делается? Но это уже вопрос другого обсуждения и вряд ли в рамках данного текста.